Худ Даниел - Чародей Лайам Ренфорд 3
Худ Дэниел — Пир попрошаек
(Лайам Ренфорд - 3)
1
Лайам проснулся в прекраснейшем настроении.
Он спал на диванчике — в библиотеке — и, открыв глаза, по несколько приглушенному свету, идущему сверху, понял, что стекла потолочного купола завалены снегом. Снег, выпадавший в начале череды празднеств, известных южанам как пиры побирушек, сулил удачу.
Правда, так считали на родине Лайама — в Мидланде. Впрочем, там и праздники эти назывались иначе — гулянками дуралеев. А для местных жителей — обитателей южного портового городка — никакой снег, возможно, ничего и не означал.
Лайам сонно улыбнулся, перевернулся на спину, сладко потянулся и принялся рассматривать купол. За ночь стекла его и впрямь покрыла пороша, и неба не было видно. Но солнечный свет все равно пробивался сквозь этот покров — и довольная улыбка на лице пробуждающегося сделалась еще шире.
«Доброе утро, мастер. Грантайре уже проснулась».
Эти две сторонние мысли влетели в его приятные размышления, словно пара булыжников в кучу пуха и перьев. Лайам, привстав на локтях, ошалело взглянул в сторону двери. Дракончик, замерший там, размером не превосходил небольшую собаку.
Однако умением портить с утра настроение людям он явно превосходил многих домашних животных, а имя вчерашней незваной гостьи и вовсе повергло Лайама в тоску.
— Н-да... доброе... привет, Фануил,— промямлил Лайам, нарушая свое обещание не говорить без надобности с дракончиком вслух, но, прежде чем уродец успел возмутиться, сформировал в мозгу новую фразу и вытолкнул ее за пределы сознания. «Чем она занята?» «Гуляет по берегу». «Далеко?»
«Не так чтобы очень»,— ответствовал Фануил, усаживаясь на задние лапы. Он деловито расправил кожистые крылья и вновь аккуратно сложил их.
«А нас она может услышать?» «Мы ведь не разговариваем». «Ты знаешь, что я имею в виду!» — обозлился Лайам. Временами твердолобость уродца очень его раздражала.
«Я уже говорил, мастер, что наши мысленные беседы недоступны другим,— невозмутимо отозвался дракончик. — Она, конечно, понимает, что мы общаемся, однако прочесть наши мысли ей не под силу».
С тягостным вздохом, переходящим в стон, Лайам вновь повалился на ложе и, натянув до бровей одеяло, принялся размышлять.
Эта особа постучалась к нему довольно поздненько. Поначалу, увидев ее сквозь стеклянную стену прихожей, он решил было, что это какая-нибудь знатная путница, заблудившаяся в дороге и растерявшая всех своих слуг.
Нечего удивляться, что внимание бедняжки, попавшей в беду, привлекли яркие окна дома, одиноко стоящего на морском берегу. Еще он заметил, что путница весьма миловидна, несмотря на багровые от холода щеки и изрядно растрепанную прическу.
Образ милого и трогательного в своей беспомощности существа улетучился очень быстро. Поздняя гостья бесцеремонно ввалилась в гостиную и, передернувшись всем телом, бросила на пол тяжелую дорожную сумку.
— О боги, ну там и холодина! — заявила она, затем расстегнула пряжку отороченного мехом плаща. Плащ упал, и путница осталась в одном легком платье — достаточно скромном, если говорить о его покрое, и недостаточно скромном, если говорить о длине.
Ножки незнакомки, во всяком случае, оно ничуть не скрывало, однако гостья вовсе тем не смущалась. — Но в доме Танаквиля в любую погоду — жара. Тут уж не прогадаешь...
Незнакомка прошла в глубь гостиной, потирая шею руками и принюхиваясь, словно эта жара имела какой-то особенный запах.
— Или мне стоило сказать — в вашем доме? Вы ведь Лайам Ренфорд? Так?
— Да, — только и смог выдавить из себя Лайа
